В данной рубрике размещены статьи о великих учёных, философах, людях искусства и т.д., которые не верили в бога и в то же время добились всемирного признания.
Когда однажды Вольтер, прогуливаясь в своем саду, вздрогнул от неожиданного удара грома, а его спутник, улыбнувшись, заметил, что господин философ, наверное, все-таки страшится смерти, то «умов и моды вождь» ответил: «Да, вы правы. Но не столько я боюсь умереть, сколько обрадовать церковников. Они тотчас раструбили бы, что это божья кара за мои издевки над ними. Необразованные люди сему поверили бы, и философии пришлось бы на полстолетия отступить».
Хотя в смерти Вольтера, которая наступила более 200 лет назад, 30 мая 1778 года, не были повинны никакие стихийные силы, если не считать, конечно, ту бурю восторга, которую парижане излили во время возвращения в столицу Франции престарелого изгнанника, тем не менее церковь нашла, как ему досадить. Она запретила хоронить его на кладбище. Впрочем, ее решение нельзя назвать беспрецедентным. В XVII веке такая же участь постигла крупнейшего драматурга Мольера. Тот и другой равным образом вызвали целую серию эпиграмматических эпитафий (надгробных надписей) со стороны всех ретроградов. Представители прогрессивной части общества дали им отпор. Так, Мольера высоко оценил знаменитый баснописец Лафонтен, сравнив его в написанной на смерть писателя эпитафии с комедиографами Плавтом и Теренцием, бичевавшими в III и II веках до нашей эры пороки римского общества.
У Вольтера тоже было много защитников. Когда 84-летнего старца пригласили вернуться в Париж, он вскричал: «Но разве не известно, что в этом городе живет 40 тысяч фанатиков, которые принесут 40 тысяч охапок хворосту, чтобы в угоду небесам сжечь меня на костре?» «Да знаете ли вы, – ответил патриарху склонявший его поехать в столицу, – что в Париже также живет 80 тысяч ваших друзей, которые не замедлят явиться, чтобы погасить этот костер?»
Вольтер, надо полагать, предвидел, что его не оставят в покое и после кончины. Поэтому он заблаговременно позаботился составить такую автоэпитафию: «С профанами всю жизнь я вел открытый бой. Следы невежества мне так смешны и жутки. Что если есть оно за гробовой доской, то и у призраков гоню я предрассудки».
А рассадницей предрассудков Вольтер считал религию, под хоругвями которой в одной только Франции собралось 60 тысяч монахов и 6 тысяч священников. Вместе с дворянами они владели почти половиной национальных земель.
Вольтер находился на стороне бесправного третьего сословия, к которому он принадлежал и по своему социальному происхождению. Автор известных «Мемуаров» – герцог Луи де Рувруа, Сен Симон, так вспоминал о нем: «Он был сыном того нотариуса, которого я неоднократно видел в нашем доме с бумагами на подпись, приносимыми к моему отцу по долгу службы у него. Нотариус ничего не мог поделать со своим сыном-вольнодумцем». А ведь маленький Мари Франсуа Аруэ (псевдоним Вольтер придумал, став писателем) был отдан родителями в иезуитский коллеж. Кто знает, может статься, именно монашеский орден иезуитов, в борьбе за чистоту католической веры руководствовавшийся правилом «для достижения поставленной цели все средства хороши», – послужил первопричиной вопьтеровской ненависти к церкви?
Как и его критически мыслившие предшественники, Вольтер с деизмом не порвал, он пытался увязать материализм с «предустановленной гармонией» созданного богом мира. Более того, он полагал, что существование бога не может быть убедительно доказано, но этот вопрос решает в конечном счете не интуиция, в человеческий разум, взвесив все доводы «за» и «против». У Вольтера доводы «за» оказались сильнее, чем у его младших сподвижников – Ламетри, Дидро, Гельвеция и Гольбаха, которые исходили из других посылок.
«Вольтер в кабриолете». Картина Ж. Юбера. XVIII в.
Однако отстаиваемая этим философом позиция чудовищно подрывала авторитет церкви, которую он считал вредной и ненужной. Вольтер как-то произнес: «Мне надоело слушать, что для установления христианства было достаточно двенадцати апостолов; я хочу доказать, что для ниспровержения христианства достаточно будет одного». А его призыв «Раздавите гадину!» (то есть церковь) стал знаменитым.
Не будучи юристом-профессионалом, Вольтер выиграл несколько процессов, взяв под защиту французов, павших жертвами вопиющей религиозной нетерпимости. Их имена высечены на его надгробии в Пантеоне, куда парижане по решению революционного Конвента в 1791 году перенесли останки прославленного борца за справедливость.
Из своих трудов по истории Вольтер изгнал божественное провидение как движущую силу общества, а историю Европы характеризовал так: «Кровь лилась на полях и эшафотах то в одной стороне, то в другой в течение 500 лет – и все из-за богословских доказательств».
Боролся он с церковью и как поэт. Уже в его первой трагедии «Эдип» героиня Иокаста заявляет, что жрецы вовсе не те, за кого их принимает невежественная толпа, и делает заключение: «Их знанья зиждятся на нашем легковерье». Бессмысленность религиозной розни ярко показана в трагедиях «Заира» и «Фанатизм, или Магомет пророк» и в драме «Саул».
Писатель восстает против религии во всех литературных жанрах, которыми он пользуется. В качестве примера можно привести поэму «Орлеанская девственница» (где «обругана», по выражению Пушкина, переведшего на русский язык ее первые 25 строк, «святыня обоих Заветов»), «За и против (Послание к Урании)», сатиру «Системы», так называемые сказки (стихотворные новеллы) «Азолан, или Обладатель бенефиция» и «Папская туфля», а что касается антиклерикальных эпиграмм, то им несть числа: это «Надпись под эстампом с изображением Иисуса Христа в сутане иезуитского ордена», «Г-ну Д... В ответ на стихи, присланные ему Бордоским обществом веротерпимости», «На ковчежец с мощами», эпиграмматические эпитафии Клермону-Тоннеру, епископу Нуайонскому, папе Клименту XIII и т. д. Вольтер ухитрялся задеть религию даже в мадригалах (стихотворных комплиментах).
Вольтер. Восковая фигура в музее мадам Тюссо
Дух Вольтера проник в Россию и овладел умами наших соотечественников еще в XVIII веке. Но вплоть до Октябрьской революции царская цензура всячески препятствовала изданию на русском языке автора «Философского словаря» и других «вредоносных» книг, а в том, что прорывалось сквозь рогатки цензуры, оказывалось много умолчаний и замен. Так, в повести «Гурон, или Простодушный», опубликованной в 1789 году в переводе Н. Е. Левицкого, Библия обозначалась латинской буквой B и тремя точками, Новый завет – инициалами Н. З., действительная благодать – д. б., вместо выражения «я раскрещиваюсь (je me debaptise) стояло «все брошу»» и т. д.
Противники «новой философии» неистово критиковали «веру естественную, запечатленную сердцах наших», которая заключается лишь в «наблюдении нескольких правил нравственности и поклонении верховному существу, под каким бы то ни было видом, не привязываясь к обрядам», как формулировалось в русском переводе книги французского аббата К.-М. Гюйона «Оракул новых философов, или Кто таков г. Вольтер. Критические замечания» (М., 1803, стр. 8). Однако зарубежные и отечественные глашатаи старой веры не могли заглушить нового веяния.
На помощь пытливым искателям истины пришла «рукописная книжность». В списках широко распространялись антиклерикальные памфлеты «Катехизис честного человека», «Китайский император и брат Риголе», повесть «Белый бык», разоблачающая христианский догматизм, и другие произведения Вольтера.
Когда однажды Вольтер, прогуливаясь в своем саду, вздрогнул от неожиданного удара грома, а его спутник, улыбнувшись, заметил, что господин философ, наверное, все-таки страшится смерти, то «умов и моды вождь» ответил: «Да, вы правы. Но не столько я боюсь умереть, сколько обрадовать церковников. Они тотчас раструбили бы, что это божья кара за мои издевки над ними. Необразованные люди сему поверили бы, и философии пришлось бы на полстолетия отступить».
