В данной рубрике размещены статьи о великих учёных, философах, людях искусства и т.д., которые не верили в бога и в то же время добились всемирного признания.
24 ноября 1632 года - родился нидерландский философ, рационалист Бенедикт Спиноза.
На первом году пребывания Спинозы в Форбурге появилось его изложение картезианских принципов; это было единственное сочинение, вышедшее при жизни философа под его именем, но опубликованное не им самим. На первом году его пребывания в Гааге появился «Богословско-политический трактат», единственное сочинение, опубликованное им самим, но без имени и с указанием фиктивного места печатания.
Заглавие гласит: «Богословско-политический трактат, содержащий ряд исследований, в которых доказывается, что свобода мысли не только может быть дарована без ущерба для благочестия и государственного спокойствия, но и не может быть отнята без унижения того и другого». Эпиграфом служит евангельское изречение: «Что мы пребываем в нем и он в нас, узнаем из того, что он дал нам от духа святого» (I Поел. Иоан., гл. IV, 13).
Ниже мы рассмотрим содержание этой замечательной книги, которая делает Спинозу предшественником Реймаруса и Дав. Фр. Штраусса; здесь мы имеем с ней дело лишь как со звеном цепи биографических факторов, вызванным прежними испытаниями Спинозы и наложившим отпечаток на последние годы его жизни. Эта книга была роковым и смелым шагом, которым отвергнутый своим народом философ завершил свою полную изолированность. Он требует свободы мысли в объеме, которого даже Декарт никогда не хотел допустить для себя и других и на который лишь несколько десятилетий спустя осмелились изъявить притязание английские деисты: свободу мысли, которая была бы уполномочена критиковать библейские основы веры, не связывая себя догматами какого-либо церковного авторитета. Он самым серьезным образом применяет такую совершенно свободную критику и так освещает отдельные части Библии, что при этом теряется их церковное и каноническое значение; он не только борется с авторитетом государственной религии, но и принципиально отрицает его значение и доказывает неправомерность всякой церковной власти как вредного и опасного вторжения в права государства; государство в интересах своего авторитета, который один лишь правомерен, и для поддержания общественного порядка и спокойствия должно запретить всякого рода владычество веры и насилие в делах веры, контролировать государственную религию, давать свободу личным убеждениям, как религиозным, так и научным, и охранять эту свободу.
Эти взгляды решительно противоречили господствовавшему государственному и церковному порядку; по своей политической направленности они могли рассчитывать на симпатию лишь со стороны нидерландских республиканцев, во главе которых раньше стоял Ольденбарнефельд, а в эпоху Спинозы – Иоганн де Витт, звезда которого уже склонялась к закату; они резко противоречили не только ортодоксии, но и всякому богословию вообще, в особенности рационалистическому направлению, которое старалось оправдать свои отклонения от церковной веры натянутыми доказательствами своего согласия с писанием. По «Богословско-политическому трактату», такое оправдание не нужно, ибо не должно быть авторитета, который мог бы его потребовать, и, кроме того, оно ложно, ибо Библия отнюдь не всегда совпадает с философским разумом; библейские книги созданы не им, а потому он не есть их аутентичный истолкователь; эти книги надо толковать не по смыслу, вкладываемому в них рационалистами, а по их собственному буквальному значению. Неудивительно, что на Спинозу обрушились и его отвергли все партии, в том числе и нидерландские картезианцы, которым он портил дело рационалистического толкования Библии и которые, кроме того, могли опасаться, что им поставят в вину эту ужасную книгу, автор которой вышел из их рядов. Находилось, вероятно, немало воэцианцев, которые с торжеством восклицали: «Вот плоды картезианства!» Отныне Спиноза считался уже не человеком, подозреваемым в атеизме, а отъявленным и беспримерным атеистом.
С подобного рода осуждением мы тотчас же встречаемся в лице одного из наиболее видных и беспристрастных картезианцев, который гордился своим свободомыслием и не был богословом: я разумею врача Ламберта Фельтгуйсена в Утрехте. Фельтгуйсену послал эту книгу не знакомый нам врач Исаак Оробио, а Иоганн Остен, хирург в Роттердаме, с просьбой сообщить ему мнение о ней. Ламберт Фельтгуйсен нашел, что никто еще не защищал так искусно гибельное и вдвойне преступное в современную безнравственную эпоху учение деистов, как неизвестный автор этой книги, который объявляет порядок природы абсолютно необходимым и, вероятно, утверждает единство бога и мира, но отрицает непогрешимость пророков, возможность чудес, избранность еврейского народа, допускает значение языческих прорицаний и не имеет основания отказывать Магомету в названии пророка и который, наконец, отвергает всякое философское (рационалистическое) толкование писания. «Я думаю, – так заканчивает он свое обстоятельное письмо, – что я вряд ли погрешу против истины и отнесусь несправедливо к автору, если я скажу, что он скрытыми и приукрашенными доводами обосновывает не что иное, как чистый атеизм».
Спинозу очень огорчило это суждение, и он через посредство Оробио ответил своему противнику, что последний неправильно оценил его произведение и относится к Спинозе так, как Воэций к Декарту. Декарт также считал действия бога необходимыми и лишь противоречил самому себе, признавая наряду с этим свободу человеческой воли; утверждение, будто Спиноза отождествляет религию с суеверием, неверно; он не атеист, ибо презирает богатство и почести; точно так же он не считает Магомета истинным пророком, так как Магомет не познал ни истинной необходимости, ни истинной свободы, а проповедовал фатализм, который уничтожает всякое нравственное поведение. Впрочем, он не хочет обидеть своего противника и увеличивать число своих врагов; поэтому он просит Оробио вычеркнуть в его письме все выражения, которые ему покажутся оскорбительными.
Очевидно, Спиноза видел в утрехтском враче одного из немногих картезианцев, которые при спокойном размышлении были бы в состоянии объективно оценить его работу; когда несколько лет спустя он имел намерение публично разъяснить темные и неправильно понятые места своей работы, он хотел также ответить на возражения этого противника. В одном, лишь недавно найденном, письме он обращается к самому Ламберту Фельтгуйсену с просьбой сообщить ему его возражения и позволить опубликовать их без обозначения их автора вместе с ответом на них и присоединить то и другое к указанным разъяснениям; большинство других возражений, пишет Спиноза, он считает не заслуживающими ответа, в возражениях же Фельтгуйсена он одобряет любовь к истине и искренность убеждений.
Как мало философ мог рассчитывать на беспристрастную оценку своей работы и как глубоко он возмутил ею традиционный религиозный образ мыслей, это должны были показать ему письма Ольденбурга; этот давнишний и ревностный друг, так часто высказывавший ему свое восхищение и к тому же интересовавшийся не столько богословием, сколько физикой и философией, очень неприветливо встретил книгу, на опубликовании которой он неоднократно и упорно настаивал. Переписка между Спинозой и Ольденбургом задолго до этого времени была прервана; по крайней мере, судя по дошедшим до нас письмам, нить корреспонденции обрывается в конце 1665 г. и завязывается вновь лишь в середине 1675 г. Быть может, письма, относящиеся к этому промежутку времени, пропали; однако Ольденбург не мог получить «Богословско-политический трактат» ранее 1675 г., и он сам говорит о счастливом возобновлении переписки.
Первое впечатление от книги вызвало у него сомнения (письмо, в котором они были высказаны, не дошло до нас); уже в следующем (от 8 июня 1675 г.) он признает это суждение слишком поспешным, берет его назад и находит, что более глубокое обсуждение приводит к убеждению, что в работе нет ничего, могущего быть вредным для истинной философии и истинного христианства. В не дошедшем до нас ответе (от 5 июля 1675 г.) Спиноза писал другу, что он хочет теперь издать свое главное произведение, все пять частей которого закончены. Ольденбург далек от того, чтобы радостно приветствовать это известие; наоборот, он боязливо приглашает Спинозу быть осторожным. «Я убедительно прошу тебя, по дружескому расположению, не включать в труд ничего, что могло бы малейшим образом поколебать практическое благочестие, ибо наше павшее и греховное время с величайшей страстью гонится за учениями, результаты которых могли бы поддерживать широко распространенные пороки». Он не отказывается принять несколько экземпляров обещанного труда и заботится об их распространении, но видно, что он предпочел бы избавиться от этой обязанности.
Расположенный к Спинозе Ольденбург судит так же, как противник Спинозы Ламберт Фельтгуйсен: «Богословско-политический трактат» кажется обоим опасной по своему действию книгой, которая отнюдь не должна появиться в такое развращенное время. Учение Спинозы – в союзе с пороками мира! Он отрицает достоверность библейской истории и авторитет церкви, следовательно, он проповедует теоретический атеизм и поддерживает атеизм практический! Как бы нелепо и вздорно ни было это суждение или это опасение, философ должен был убедиться, что общественное мнение и масса влиятельных людей всецело разделяют таковые.
Во второй половине июля 1675 г. Спиноза отправился в Амстердам, чтобы принять меры к изданию «Этики». Едва распространился слух, что должна быть напечатана новая книга Спинозы, как богословы подняли шум и стали требовать от властей и наместника защиты религии, погибающей от атеизма. К числу преследователей присоединились и картезианцы, а возбуждение было столь велико, что Спиноза счел нужным отложить издание своего труда. Девятнадцать лет назад его осыпали проклятиями евреи, теперь его проклинали и картезианцы, эти, как он в недовольстве их называет. Время изменилось к худшему; глава республиканцев был убит, республиканская партия была бессильна и непопулярна; власть находится в руках принца Оранского, а Спиноза считался другом де Витта и приверженцем его партии, человеком самых вредных религиозных воззрений и подозрительной политической репутации.
Спиноза покидает Амстердам, не выполнив своего намерения и в убеждении, что с каждым днем условия осуществления его литературных планов ухудшаются. Он хотел бы частью предупредить, частью опровергнуть лишенные реального основания предубеждения против его учения и потому просит Ольденбурга, которому он описывает пережитое в Амстердаме, сообщить, какие положения могут, по его мнению, поколебать практическое благочестие и какие места «Богословско-политического трактата» возбудили сомнения ученых. «Я хочу именно, – присовокупляет он, – дополнить этот трактат некоторыми пояснительными примечаниями и, поскольку это возможно, устранить предубеждения против него». Эти примечания были действительно написаны, но не были напечатаны при жизни Спинозы.
Ольденбург указывает ему на три пункта, особенно возбудившие против себя читателей: Спиноза, по-видимому, отождествляет бога и природу, он отрицает реальность и значение чудес и он скрывает свои взгляды на личность Иисуса Христа, богочеловечество и искупление. Письмо, в котором Спиноза обсуждает эти три пункта и с полной откровенностью высказывает другу свои убеждения, есть, быть может, важнейшее из всех написанных им. «О боге и природе я думаю совершенно иначе, чем христиане новейшего толка. Ибо я считаю бога не внешней, а внутренней причиной всех вещей. Я говорю вместе с Павлом, быть может, также со всеми философами древности и, смею добавить, со всеми евреями древнего времени, поскольку об их убеждениях можно судить по некоторым, правда, сильно искаженным источникам: все вещи живут и находятся в боге. Но если под природой понимать только массу, или телесную материю, то, безусловно, ложно мнение, будто я считаю бога и природу одним и тем же и основываю «Богословско-политический трактат» на таком понятии о божестве.
Далее, что касается чудес, то я убежден, что достоверность божественного откровения может опираться лишь на мудрость учения, а не на чудеса, т. е. невежество. Различие между религией и суеверием я вижу в том, что первая покоится на мудрости, а последнее же на невежестве; вот почему, как мне кажется, христиане отличаются от иноверцев не верой, любовью и иными плодами святого духа, а лишь своими мнениями; как все, они основывают свою веру на чудесах, т. е. невежестве, источнике фанатизма, и тем превращают веру, именно истинную веру, в суеверие.
О последнем пункте я хочу высказать свое мнение с полной откровенностью. Для вечного блаженства я не считаю абсолютно необходимым знать Христа во плоти; но совершенно иначе, однако, я думаю о вечном сыне бога, именно о вечной мудрости бога, которая среди всех вещей больше всего проявилась в человеческом духе, а среди всех людей – больше всего в Иисусе Христе, ибо без этой мудрости, которая одна учит отличать правду от заблуждения и добро от зла, никто не может достигнуть блаженства… Что же касается церковного догмата об очеловечивании бога, то я открыто заявляю, что я не понимаю этого; или, чтобы сказать правду, мне это положение кажется столь же нелепым, как если бы мне сказали, что круг принял природу квадрата. Этого достаточно, чтобы пояснить, что я думаю об этих трех главных пунктах. Понравятся ли эти мои объяснения христианам твоего круга, об этом ты можешь лучше судить, чем я».
После этих объяснений нельзя более спрашивать, почему Спиноза, который славил христианскую религию много выше иудейской и разделял ее основы, все же остался чужд церковному христианству; не нужно более никакого внешнего свидетельства, чтобы считать недостоверным слух о его переходе в христианство. Признания философа отнюдь не пришлись по вкусу Ольденбургу. Последний находил, что имманентная вещам причинность бога уничтожает человеческую свободу, а отрицание чудес как непонятных фактов подрывает его всемогущество, превосходящее всякое человеческое познание. Где остаются воскрешение Лазаря и воскресение Христа? И если Спиноза отрицает очеловечивание бога, то он тем самым объявляет бессмысленным учение о логосе и основанное на нем Евангелие от Иоанна. философ так же мало мог убедить лондонского академика, как десять лет перед этим дордрехтского хлебного торговца, что его учение о необходимости вещей не следует понимать как фатализм и что всемогущество бога не увеличивается тем, что ему приписываются непонятные действия.
Есть много не познанного человеческим разумом, но непознанное не тождественно с непознаваемым. Поэтому он остается при убеждении, что чудеса равнозначны невежеству и что никакая просвещенная вера не может опираться на чудеса. Он не отрицает, что апостолы совершенно серьезно верили в факт воскресения, подобно тому как евреи совершенно серьезно верили в то, что бог явился в пламени на горе Синай. Не в буквальном, но в гораздо более высоком смысле Христос действительно воскрес – воскрес из тех мертвых, о которых он сам сказал: «Пусть мертвые хоронят своих мертвых!»
Смысл воскрешения умерших, равно как и воскрешения Христа, надо понимать духовно, и так следует объяснять все Евангелие; в том и состоит различие между иудеями и христианами, что последние истолковали духовно то, что первые признавали в телесном виде. То же относится и к очеловечиванию. Если писание говорит, что бог явился в облаке, что он жил в хижине или в храме, то ведь нельзя же думать, что бог принял природу облака, хижины или храма. Христос называл себя самого храмом божьим. В этом вся суть. Этот образ означает, что бог проявился прежде всего в нем. То же разумеет Иоанн, когда в своем учении о логосе он употребляет внушительное выражение: «Слово стало плотью».
После этих объяснений Ольденбург задает философу вопрос, на который он просит ответить по чистой совести: признает ли Спиноза историю о страданиях, смерти, погребении и воскресении Христа буквально или только аллегорически? Он сам принимает ее в буквальном смысле на основании писания. Ответ Спинозы гласит: «Я признаю, как и ты, в буквальном смысле страдания, смерть и погребение Христа, воскресение же, напротив, – аллегорически». Это было последним письмом, которое он написал своему бывшему другу за год до своей смерти. Ольденбург ответил тотчас же (11 февраля 1676 г.). В этом своем последнем письме, которое лишь недавно было найдено и опубликовано, он повторяет свои прежние возражения и говорит в заключение: воскрешение Христа надо также понимать буквально; если бы оно имело лишь аллегорическое значение, то все Евангелие было бы ложью: «Кто превращает эти вещи в аллегорию, тот разрывает в клочья всю историческую истинность Евангелия».
Чему же учил Спиноза? Чем вызвал он такую ненависть раввинов? Исходным положением Спинозы была мысль, что в основе мира, в основе всего многообразия окружающей нас природы лежит единое материальное начало. Не бог, а материальная субстанция – основа и причина реальной действительности. Причина существования природы, ее развития лежит в ней самой. Для ее объяснения вовсе не нужно прибегать к помощи сверхъестественных сил. Эту мысль он высказывал в своих ранних произведениях, ее он развил в своем знаменитом труде «Этика», над которым работал более 20 лет, а также в «Богословско-политическом трактате».
При первом знакомстве с этими сочинениями создается впечатление, что их никак нельзя назвать вольнодумными. Здесь и привычные для служителей религии слова «бог», «божественная сущность» и т. п. Но стоит вникнуть в смысл этих слов, чтобы понять, как далеки они от религиозных понятий, которыми оперируют богословы. Используя религиозную терминологию, Спиноза делает материалистические, атеистические выводы. Не случайно один из православных богословов, А. И. Введенский, писал: «Если у той сущности, которую Спиноза называет богом, нет ни воли, ни деятельности по целям, то что же это за бог?»
Высказывая свои атеистические взгляды, Спиноза исследует сущность религии. Он указывает на причины, ее порождающие, к которым относит невежество, неорганизованность общественной жизни и эксплуатацию. Вывод из этого следует сам собой: когда исчезнут эти причины, религия перестанет существовать.
Он исследует «священное писание» и утверждает, что оно вовсе не боговдохновенно, а составлено людьми. На это указывают, в частности, противоречия, несообразности этого произведения. А раз так, то, значит, в писании отразились нравы, воззрения, условия жизни людей, во времена которых оно написано. Это исторический документ - не больше.
Большой заслугой Спинозы является раскрытие роли религии в классовом обществе. Он прямо указывает, что религия служит правящим классам для закабаления народа. «Высшая тайна монархического правления и чрезвычайная для него важность заключается в том, чтобы держать людей в обмане, а страх, которым они должны быть сдерживаемы, прикрывать громким именем религии…» Этой же цели служит и «священное писание», которое старается сделать толпу «не ученою, но послушною». Нетрудно понять, почему учение Спинозы вызвало такую ненависть служителей религии. Нетрудно понять, почему большую часть жизни ему пришлось провести в изгнании, вдалеке от родины. Вряд ли еще был мыслитель в XVII в., который бы высказывал такие смелые атеистические мысли, делал бы такие глубоко обоснованные выводы, касающиеся сущности религиозного мировоззрения.
На первом году пребывания Спинозы в Форбурге появилось его изложение картезианских принципов; это было единственное сочинение, вышедшее при жизни философа под его именем, но опубликованное не им самим. На первом году его пребывания в Гааге появился «Богословско-политический трактат», единственное сочинение, опубликованное им самим, но без имени и с указанием фиктивного места печатания.
