В данной рубрике размещены статьи о великих учёных, философах, людях искусства и т.д., которые не верили в бога и в то же время добились всемирного признания.
Официальная пропаганда муссирует тему о религии как о культуре и о церкви как об истории. Согласно официальной точке зрения большевики-атеисты отняли у русского народа духовность. Так ли это было на самом деле? Обратимся к русскому фольклору, к жанру социально-бытовой сказки.
1. Социально-бытовая, или новеллистическая, сказка предназначена не только для читателей младшего, но для любого возраста. Поэтому множество моментов в сказке непонятно младшим.
В связи с этим в 60-80-е гг. 20 в. (когда прекратилось доминирование дидактических сказок о труде, верности и т.п.) читатели младшего возраста максимально увлечены волшебной сказкой, бытовые сказки в сборниках пропускаются, игнорируются. Ребенок не вовлечен в процесс покупки подарка, он возникает как бы ниоткуда, порождается его мечтой, волей мамы или папы, подарок дарят Дед Мороз, фея, добрый волшебник и пр. То, что родители вовлечены в производственные отношения, оттуда берут деньги и на них покупают в магазине товар, скрыто от ребенка. Для него волшебство – его внутренний мир, его восприятие эзотерическое. Потому что он либо противопоставлен массе сверстников в детском саду с групповым образом мышления, либо пустоте дома без родителей, ему необходим личный внутренний мир, куда никто не должен проникать. Он – стихийный идеалист, форма идеализма – созерцательная.
В новое время стихийный идеализм переходит в иную форму – практицистскую, когда вместо фетиша в виде подарка, обладающего какими-то интересными качествами, фетиш в виде идеального товара – денег, не обладающего ни одним подарочным свойством, но вбирающим в себя все эти свойства; предмет для него – не носитель какого-то качества, а довлеющий над ним групповой миф. Ребенок – свидетель не только производственного процесса, но и семейных сцен, более того, он иногда сам участник производственного процесса. В массовом детском мировоззрении произошел возврат в 19 в. – 20-е годы 20 в., когда деревенские дети, как Павлик Морозов с братьями, работали в поле с 5-7 лет. Т.е. в то время, когда преобладали социально-бытовые сказки и пользовались большим успехом у детей, нежели волшебные. Разница в том, что вовлечение детей в вещное производство заменилось вовлечением в спекулятивный сектор. Чтобы почувствовать разницу с 60-80 гг. и с 19 в. – пример: вы с трудом найдете современного ребенка, который бы хотел разобрать игрушку, чтобы увидеть, как она устроена.
Помимо стандартной темы старой социально-бытовой сказки, как мужик, солдат, батрак, ремесленник ставят в смешное положение, наказывают барина, барыню, царя, боярина и прочих высокопоставленных особ, в фольклоре присутствует особая идея. А именно: как мужик, солдат, дровосек побеждают лешего, черта, как они хитростью избегают ада (в татарских сказках абый, джигит, бабай побеждают шурале, лешего). Смысл таких сказок, как и сказок о мужике и священнослужителе – антиклерикальный. Герои не крестятся, не осеняют себя крестным знаменем и не взывают к всевышнему – они действуют сами, не передоверяя высшему существу (царю, президенту, генсеку, начальнику вообще) думать за себя; их яростное желание – думать собственной головой, поступать сообразно собственным мыслям и представлениям.
«… Наше духовенство, – писал В. Г. Белинский, – находится во всеобщем презрении у русского общества и народа… Про кого русский народ расскажет похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочку и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы (попирающие ими же декларируемые идеалы, Б. И.), жеребцы? Попов. Не есть ли поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?» (ПСС, т. Х, М., 1956, с.215). Служители культа в русских сказках – сословие невежественных, лицемерных господских слуг, крестьянских захребетников.
Герцен в «Колоколе» пишет: «О, если в слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской!.. как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским синодом и немецким царем… Ты ненавидишь помещиков, ненавидишь подьячего, боишься их – и совершенно прав; но веришь еще в царя и архиерея… Не верь им. Царь с ними, и они его». Еще бы, еще бы, как не ненавидеть, как не бояться, ведь родился – заплати попу, женился – заплати попу, умер – заплати попу. Как только редакция «Колокола получала известие о происшествиях, как, например, крепостной крестьянин убил помещика за покушение на честь невесты, Герцен добавлял в «Колоколе»: «И превосходно сделал!»
Даже религиозный человек, Гоголь, вынужден констатировать: русский мужик крестится, почесывая залатанный зад («Мертвые души»). Даже Гоголь вынужден подчиниться логике фольклора – ни нарисованный круг, крест, ни библия не спасают от нечисти («Вий»).
Несколько примеров бытовой сказки о священниках. Жадный поп хочет, чтобы работник съел разом завтрак, обед, полдник и ужин, чтобы расходовать еды меньше. Работник не прост и после ужина идет не в поле, а спать, на следующий день всё повторяется.
«Не прелюбодействуй», – говорит поп с амвона, но сам вместе с дьяконом и пономарем нарушает эту заповедь. Чтобы приманить жену мужика, выходит на двор и ржет по-жеребячьи. Муж научил жену, она позвала попа, мужик вернулся, а поп был вынужден залезть в сундук с сажей, который мужик продал барину за большие деньги, якобы там черт.
«Не лжесвидетельствуй», «не укради», «не убий» – все эти заповеди нарушает поп, захотевший убить своего батрака, но обманутый батраком, топит попадью.
В сказке «Как поп работников морил» священник упросил батрака совершить убийство человека и откупается от наказания деньгами, лжет на каждом шагу.
Сказочники настойчиво внушают своим слушателям, пишет В. П. Аникин («Русская народная сказка», М., «Просвещение», 1977), что поп – лицемер, ханжа, не верит ни во что, а его служба – способ обогащения. У старика со старухой был козел – единственное богатство. Нашел козел золотой клад, стали старик со старухой жить богато. Потом козел захворал и издох. Старик со старухой захотели устроить козлу пышные похороны, как людям. Пошел старик к попу. Блюститель веры, узнав, зачем тот пришел, осерчал, начал таскать старика за бороду по избе: «Ах, ты, окаянный, что задумал!» Но вот мужик помянул о завещанных козлом попу двухстах рублях. Поп оставил мужика, ткнул его пальцем в лоб: «Не потому я тебя за бороду таскал, что хочешь козла хоронить, а потому, что не дал мне знать о его кончине. Дьячок тоже сначала рассердился, но, получив деньги, говорит: «Надо было раньше сказать мне». Кинулся на колокольню, принялся «валять во все колокола». Всех лицемернее – его преосвященство, архиерей. «Безбожники! – накинулся он на попа и мужика. – Как смели хоронить козла?» Но, получив тысячу рублей, архиерей говорит: «Эх, ты, глупый старик! Не за то я тебя сужу, что козла похоронил, а за то, что ты его заживо маслом не соборовал».
В сказке «Отец Пахом» в одном приходе не было священника, миряне выбрали попом Пахома. Прихожане, как обезьяны, повторяют то, что делает Пахом, которому за голенище из кадила упал уголек. Вышел один мирянин, другой навстречу: «Отошла ли служба? – Нет, не отошла, топанье-то отошло, а теперь ляганье». Сказка о Пахоме – одна из лучших, максимально обобщающая.
Лейтмотив сказок о духовенстве: нет разницы между светскими и церковными барами – ведь церковь и официально является крупнейшим землевладельцем. Но также лейтмотив – ненависть, великая ненависть. Она ставится на последний план, затемняется юмором, но ее выдает исключительная порой жестокость наказания, которая – без сомнения – порождена исключительной жестокостью высшего сословия.
В свою очередь, церковь – вместе с властями, представляющими интересы бар – нещадно преследует сказителей, их разыскивают, ссылают, сажают в острог, казнят. Об этом свидетельствуют обвинительные материалы в судебных документах XVIII в. Церковь воюет и с остатками язычества – образами Деда Мороза и Снегурочки, домового, духов ветра, солнца, дождя, грома. В сказках языческие силы противостоят служителям культа, они – орудие наказания.
Например, в одной сказке поп наряжается чертом, надевает козлиную шкуру с рогами, приходит к мужику, который нашел клад, пугает его и отнимает клад. Но козлиная шкура прирастает к попу.
Но слабая концовка – редкость, в основном, в бытовых сказках народ наказывает священнослужителей своими руками. Так, в сказке о Шабарше, вор Шабарша одевается в архиерейское платье, приходит к архиерею: «Я-де ангел божий. Велено-де тебя на небеса взять. – Разве-де я умолил? – Умолил-де, архиерей божий!» Завязал Шабарша архиерея в мешок и всячески наказал.
Наконец, Пушкин в сказке «Гаврилиада» подвергает сомнению и сами возвышенные, но оторванные от жизни, не вырастающие из жизни идеалы, привносящиеся в темные низы церковью, как в бестолковую, косную, инертную материю рабочего класса – идеалы просвещенной КПСС. Неизвестно, пишет Пушкин, от кого Мария зачала Христа, то ли от господа, то ли от архангела, то ли еще от кого. Уже не в сатирической, но максимально острой форме отрицают религиозные идеалы французские энциклопедисты, Достоевский («Братья Карамазовы»), Толстой («Воскресенье» и особо «Война и мир»), далее – Бабель (рассказ о постоянно беременной бабе, которой бог послал ангела, а она его задушила в объятиях), Марк Твен («Письма с Земли»), Бернард Шоу, Джон Голсуорси, Стейнбек, Фолкнер.
Не отстает от русского фольклор иных наций. Так, в латышском анекдоте католический пастор напился пьяный, упал в канаву. Идет мимо прихожанин, пастор оправдывается: «Лютеранские священники – богачи, плавают по морю. А я, бедный, в канаве».
В новое время антиклерикальная сказка сыграла бы огромную объединительную роль для общества, раздираемого по конфессиональным квартирам: каждый прихожанин знает корыстность и угодливость руководителей любой церкви, что местной, что зарубежной.
2. «Религия, – пишет Ленин в брошюре «Социализм и религия», – есть один из видов духовного гнета, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством. Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса и т.п.» То есть, у Ленина гносеологические корни религии и социальные совпадают. Богданов в полемике с Лениным («Ответ на книгу Ильина», т.е. на «Материализм и эмпириокритицизм, Ильин – псевдоним Владимира Ульянова) дает иное определение религии: это отражение в массовом сознании общественной иерархии. Психология современного верующего проста: поскольку Сталин развенчан, генсекам веры нет, надо заполнить пустое место другим начальником, который за тебя думает, но уже непогрешим.
Наконец, Ильенков говорит, что бог – это всё высшее, что есть в душе, но зачем-то перенесенное на небо. И, добавим, абсолютизированное, неизменное, существующее вне тебя, грешного. Что вполне соответствует сегодняшнему дню, поскольку рыночные отношения развернули людей друг к другу наиболее отвратительными сторонами, каждый предает каждого.
Видим, что все три определения живо относятся к нашему времени. Что говорит верующий? «Мне открылось, что буду жить хорошо только на том свете, эта жизнь меня не волнует». «Всякая власть от бога», – говорит церковь, и верующий не выступит против работодателя, будет искать спасения не в протесте, а в смирении и молитве. «Зачем мучиться, – говорит верующий, – в поисках смысла жизни, – жизнь для бога – вот и весь смысл. Самое страшное – смерть, материализм не спасает от смерти, посему не надо пытаться изменить общество так, чтобы твои дети жили лучше и дольше, а в религии душа и так бессмертна».
Чем больше человек вкладывает в бога, говорит Маркс, тем меньше остается в нем самом. Религия, перефразирует Ленин высказывание Маркса о религии как опиуме народа, род духовной сивухи, в которой рабы топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь. А теперь начинается политика.
3. Ленин приводит пример неверного решения вопроса о религии: «В 1874 году, говоря о знаменитом манифесте беглецов Коммуны, бланкистов, живших в качестве эмигрантов в Лондоне, Энгельс трактует как глупость их шумливое провозглашение войны религии, заявляя, что такое объявление войны есть лучший способ оживить интерес к религии и затруднить действительное отмирание религии. … только классовая борьба рабочих масс, всесторонне втягивая самые широкие слои пролетариата в сознательную и революционную общественную практику, в состоянии на деле освободить… массы от гнета религии, тогда как провозглашение политической задачей рабочей партии войны с религией есть анархическая фраза» («Об отношении рабочей партии к религии»). Т.е. объявлять специальную задачу борьбы с клерикалами, когда в России ныне рабочий класс, мягко говоря, не на подъеме, бесполезно, глупо.
Но в эпоху, когда состоялась практика революционного движения, большевикам вовсе не нужно было утруждать себя разжиганием ненависти к поповщине и воевать с религией. До Октября 1917 года крестьяне, не знакомые даже со словом «большевизм», отбирали у церквей земли, ломали и жгли иконы.
Итак, отношение социалистов к религии, пишет Ленин, выражается в объявлении ее частным делом. Но лишь по отношению к государству. Т.е. каждый должен иметь право исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии. Но никак не можем, продолжает Ленин, считать религию частным делом по отношению в нашей собственной партии.
Разумеется, стоит поддержать такого служителя культа, который последователен в своих идеалах, который создает безработным рабочие места, спасает от смерти голодающих, наркоманов, уводит бандитов от их ремесла; который заповеди «на укради» и «не убий» обращает не к низам, а к нефтяным и газовым магнатам, который ежедневно напоминает им, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в рай.
Но что делает руководство церкви, будь то мечеть, синагога, американская церковь Нового Завета или православный храм? Они предпочитают социально партнерствовать с государством, часть из них – особо, насчет якобы единства России, единства богатых и бедных. Потому любое заигрывание с церковью, т.е. то, чем занята с момента своего рождения КПРФ с ее «государственностью, православием, народностью» – по точному замечанию Ленина – является труположеством.
Вместе с тем, религия всех конфессий и сект не только порождается тем-то, возникает потому-то и препятствует тому-то. Она является частью антибольшевистской буржуазной пропаганды, активно используется государством против протестных движений. Это означает необходимость ее разоблачения не только внутри рабочей партии, но и глазах широких масс. Отличным средством разоблачения одного из пропагандистских буржуазных мифов является русский фольклор.
